Опубликовано в журнале:
«Урал» 2006, №8
Природа и человек: возможно ли равновесие?
Сергей Парфенов
Каскад замедленного действия
Очерк-расследование
Существует на Урале старинное поверье: если вы отправились в лес и увидели там заманчивое кольцо из грибов, никогда не становитесь внутрь. Это кольцо называется “ведьминым”, и ничего хорошего оно не сулит...
Однако есть в нашем красивом, но изрядно потрепанном техногенными ЧП краю куда более страшное и “заколдованное” колечко, точнее, рукотворный эллипс — восточно-уральский радиоактивный след. Даже и не знаю, к какому адову кругу Данте его отнести. Но жить внутри него или даже просто поехать туда на отдых — Боже упаси!
Поэтому для начала сопоставим два факта.
Осенью 1957 года весь мир облетело пренеприятное известие: 29 сентября на химическом комбинате “Маяк”, который расположен в строго засекреченном и не существующем на географических картах городе Челябинск-40 (сегодня Озерск), произошла крупнейшая авария — взрыв промышленной емкости, где хранились высокорадиоактивные отходы и их мгновенный выброс в окружающую среду. Ветер погнал эту жуткую отраву на северо-восток, щедро рассыпая смертельные радионуклиды над головами ничего не подозревающих граждан Курганской и Тюменской областей. В общей сложности тогда “Маяк” загадил свыше 30 тысяч квадратных километров. Из хозяйственного оборота, по самым скромным подсчетам, было выведено 106 тысяч га плодородных земель. Повышенному радиационному воздействию подверглись от 335 до 500 тысяч человек в 392 населенных пунктах (217 из них потом прекратили свое существование). Уже к концу первых суток после трагедии жители трех наиболее загрязненных деревень были немедленно эвакуированы...
Катастрофа? Никаких сомнений. Правда, ученые этот “черный”, по сути, мертвый овал длиной 300 и шириной 40—50 км впоследствии слегка “окультурили”, назвав восточно-уральским радиоактивным следом.
Второй факт. 21 января 2005 года на расширенном заседании коллегии Генеральной прокуратуры РФ ее глава Владимир Устинов в довольно жестких тонах поручил своему заместителю в Уральском федеральном округе Юрию Золотову разобраться с деятельностью производственного объединения “Маяк”, с ситуацией вокруг местного каскада водоемов и промышленного загрязнения многострадальной речушки Теча. По мнению прокурорских работников, участвовавших в инспекции радиоактивных челябинских озер, только в 2004 году в процессе эксплуатации тот же самый “Маяк” сбросил в Течу свыше 60 миллионов кубометров промышленно загрязненных вод. Ущерб, нанесенный природной среде, — около 30 миллионов рублей.
Почему же строгое прокурорское око разглядело творящиеся на уральской земле безобразия, вопиющее небрежение здоровьем уральцев почти полвека спустя, и что вообще за этим стоит?
“Здесь птицы не поют...”
Самое время вспомнить о “белых пятнах” родной истории. В конце 40-х годов прошлого века на Урале в рекордно сжатые сроки, с участием порядка 60 десятков тысяч бесправных узников ГуЛАГа и нескольких полков военно-строительных частей МВД, под бдительным госприсмотром Лаврентия Берии претворялся в жизнь стратегически важный для Советского Союза “атомный проект”.
В ста километрах к северо-западу от Челябинска, в горах возле города Кыштым, в окружении нескольких кристально чистых озер, возводились первый промышленный реактор и радиохимический завод “Маяк” — для выработки оружейного плутония. В Свердловской области было развернуто строительство еще двух атомградов: Свердловск-44 и Свердловск-45 (ныне Новоуральск и Лесной) — для промышленного разделения изотопов урана, а в тогдашней Горьковской области — Арзамас-16, предназначенный для промышленного производства урановых и плутониевых бомб.
Так вот, первая серьезная авария на химкомбинате “Маяк” случилась вовсе не в 1957-м, как мы думали, а в январе 1949 года. Открытые ныне источники свидетельствуют: это было ЧП, которое развилось в радиационную катастрофу исключительно из-за решений руководителей “атомного проекта” СССР тех лет.
Но — по порядку. Как свидетельствует известный биолог Жорес Медведев, ныне живущий в Лондоне, первый промышленный реактор, в который было загружено около 150 тонн урана, советские специалисты ввели в “критическое” состояние 8 июня и довели до проектной мощности в 100 тысяч киловатт к 22 июня 1948 года. Началась круглосуточная работа ценной, но “сыроватой” установки, то и дело прерывавшаяся авариями. Это, естественно, приводило к частым остановкам реактора и внеплановым ремонтам, к загрязнению помещений, серьезному переоблучению всего сменного персонала и бригад ремонтников.
Надо сказать, что реакторы, предназначенные для получения плутония, были проще по конструкции, нежели установки следующего поколения, создававшиеся для выработки электроэнергии. Ведь в энергореакторах необходима генерация пара, причем под высоким давлением. А в военных вода нужна лишь для охлаждения урановых блоков. Поэтому небольшие цилиндры (урановые блоки), диаметром 37 мм и высотой 102,5 мм, были покрыты тонкой алюминиевой оболочкой. Они закладывались в алюминиевые трубы-каналы с внутренним диаметром несколько больше 40 мм и высотой около 10 метров. Эти трубы, в свою очередь, устанавливались в графитовой кладке. Графит служил материалом для замедления нейтронов цепной реакции и выполнял эти функции только в сухом состоянии. Цепная же реакция распада урана-235 начиналась при закладке в реактор около 150 тонн природного сырья. Перегрев урановых блоков от цепной реакции распада и от накапливающихся в них радионуклидов, повторимся, предотвращался водой, которая циркулировала внутри алюминиевых труб.
Теперь представьте: таких труб-каналов в первом реакторе было 1124, в них загрузили около 40 тысяч урановых блоков. И еще немного технологии: в процессе цепной реакции распада урана-235 замедляемые графитом нейтроны генерируют плутоний-239 из урана-238. В зависимости от режима работы реактора процесс накопления плутония может идти больше года. По конструкции же реактора его “разгрузка” производилась путем выпадения урановых блоков из труб-каналов в находившийся под реактором водоем. После выдержки в воде для распада короткоживущих нуклидов блоки перевозились на радиохимический завод.
В теории вроде бы все понятно. Но поведение металлов, в частности, алюминия, в условиях высоких температур и мощных нейтронных облучений в то время изучено не было, особенно в долгосрочных экспериментах. Поэтому для специалистов достаточно неожиданным оказалось “намокание” графита из подтекавших алюминиевых труб. В условиях мощного облучения, в постоянном контакте с водой и графитом, да еще при повышенной температуре алюминий подвергался сильной коррозии.
Словом, уже через пять месяцев эксплуатации первого реактора в Челябинске-40 стало очевидно: работу на нем продолжать нельзя. И это была не локальная, а общая авария. 20 января 1949 года реактор остановился. На его ремонт требовалось не меньше двух месяцев. У руководства “атомным проектом” было два выхода из положения: один безопасный, другой — требующий больших человеческих жертв. Безопасное решение было простым: сбросить урановые блоки по технологическому тракту в водный бассейн выдержки и затем постепенно отправлять их на радиохимический завод для выделения уже наработанного плутония.
Но вот какая закавыка: при сбросе всех блоков, иногда и с применением активного “выталкивания”, тонкая алюминиевая оболочка блоков могла повреждаться, и они уже не годились для вторичной загрузки. К тому же никто не мог точно рассчитать, накоплено ли в урановой загрузке плутония столько, чтобы его хватило для изготовления хотя бы одной бомбы. Потери плутония при радиохимической очистке также были неизвестны. Поэтому хорошо бы иметь некоторый резерв и без того дефицитного плутония. Но для новой (второй) загрузки реактора необходимых запасов урана в ту пору не было. Кроме того, требовалась полная замена всех алюминиевых труб.
Второе, “опасное”, решение: извлечь урановые блоки особыми “присосками” через край труб или вместе с трубами наверх, в центральный операционный зал реактора, затем вручную вынимать и отсортировывать неповрежденные блоки для возможного вторичного использования. Графитовую кладку, состоявшую из больших графитовых кирпичей, тоже вручную разобрать, высушить и опять сложить. После получения новых алюминиевых труб с антикоррозийным покрытием реактор снова загружать и выводить на проектную мощность.
Но тогда мало кто подозревал, что урановые блоки всего через пять месяцев работы реактора уже обладали колоссальной радиоактивностью, измеряемой миллионами кюри. Здесь накопилось и большое количество радионуклидов, делавших эти блоки горячими, с температурами выше 100° С. Главными гамма-излучателями были изотопы цезия, йода, бария и многие другие. Работавший в то время в Челябинске-40 А. К. Круглов признает, что “без переоблучения участников извлечения блоков обойтись было нельзя”. Понимал это и Игорь Васильевич Курчатов. Так что предстоял выбор: либо сберечь людей, либо спасти урановую загрузку и сократить потери в наработке плутония. В итоге Берия, Ванников, начальник Первого Главного Управления (ПГУ), его заместитель Завенягин и научный руководитель проекта И.В. Курчатов приняли второе решение. Ванников, Завенягин и Курчатов, находившиеся на “объекте” почти постоянно, руководили всей текущей работой. А Берия получал регулярные доклады и обеспечивал срочное изготовление новых алюминиевых труб через Министерство авиационной промышленности СССР.
Документы бесстрастны: вся работа по извлечению из реактора 150 тонн урановой начинки заняла 34 дня. Каждый блок требовал визуального осмотра. В воспоминаниях Ефима Павловича Славского, бывшего в 1949 году главным инженером аварийного реактора, затем руководившего атомной промышленностью страны, знаменитым “Средмашем”, частично опубликованных в 1997 году, можно найти: “Решалась задача спасения урановой загрузки (и наработки плутония) самой дорогой ценой — путем неизбежного переоблучения персонала. С этого часа весь мужской персонал объекта, включая тысячи заключенных, проходил через операцию выемки труб, а из них — частично поврежденных блоков; в общей сложности было извлечено и вручную переработано 39 тысяч урановых блоков...”
Курчатов тоже принял в этой операции личное участие, ибо только он в то время знал, по каким именно признакам нужно проводить дефектацию блоков. Лишь у него был опыт работы с экспериментальным реактором в “лаборатории № 2” в Москве.
Славский свидетельствует: “Никакие слова не могли в тот момент заменить силу личного примера. И Курчатов первым шагнул в ядерное пекло, в полностью загазованный радионуклидами центральный зал аварийного реактора, возглавив операцию по разгрузке поврежденных каналов и дефектацию выгружаемых урановых блоков путем личного поштучного их осмотра. Об опасности тогда никто не думал: мы просто ничего не знали, а Игорь Васильевич знал, но не отступил перед грозной силой атома. Ликвидация аварии, думаю, оказалась для него роковой, стала жестокой платой за нашу атомную бомбу. Еще хорошо, что он переборкой блоков занимался не до конца; если бы досидел в зале до финиша — мы бы его уже тогда потеряли!..”
Из свидетельств Славского остается неясным, сколько времени работал в центральном зале реактора Курчатов, сортируя урановые блоки. Работа шла шестичасовыми сменами, круглосуточно. Дозиметрические условия в разных частях центрального зала, находящегося над реактором, не сообщаются, возможно, что их вообще не делали, во всяком случае, регулярно. Радиационная опасность была слишком велика. Курчатов получил лучевое поражение средней тяжести, которое не обязательно ведет к развитию рака, но повреждает весь организм и вызывает преждевременное “радиационное” старение. В первые недели после такого сублетального облучения повреждаются в основном иммунная система (костный мозг) и функции кишечника. Сколько времени болел Курчатов после своего смелого, скорее даже отчаянного, поступка, сегодня сказать трудно. Поскольку во всех (!) биографиях знаменитого ученого события начала 1949 года вообще не излагаются.
Однако переоблучениям тогда подверглись практически все: и заключенные, и штатные работники, и крупные начальники. Диагноз “пневмосклероз плутониевый” (разновидность лучевой болезни) получили сотни участников стройки. А загрязненность территории вокруг химкомбината была столь высока, что даже земляные работы, не говоря уж о строительстве и ремонте вытяжной 151-метровой трубы “Маяка”, куда посылали только “смертников”, считались чрезвычайно опасными.
Беда заключалась еще и в том, что радиоактивные отходы предприятия — первенца атомной промышленности СССР — в то время напрямую, без всякой очистки, просто сливали в небольшую реку Теча, которую угораздило пробежать аккурат через промышленную зону, а также в озеро Карачай. Говорят, что его сегодняшний радиоактивный “потенциал” в несколько раз выше зараженной зоны Чернобыля! Озеро стало мертвым...
Превратилась в сточную канаву и уютная, симпатичная Теча. По утверждению экспертов, за 1949—1956 гг. в открытую гидросистему Теча—Исеть—Тобол, а далее в Иртыш, Обь и Северный Ледовитый океан из реактора “Маяка” было сброшено 76 миллионов кубов слабоактивных сточных вод. Радиоактивное загрязнение поймы реки и ее дна на многие десятки километров вниз по течению таково, что, как считают специалисты, Теча без помощи человека сможет стать относительно чистой не раньше, чем через 300 лет! Это же стало причиной большого числа тяжелых радиационных заболеваний среди сельского населения.
К примеру, хроническая лучевая болезнь была диагностирована у 940 жителей прибрежных сел, а внутриутробно облученных, родившихся с 1950-го по 1953-й годы, когда наблюдался наибольший сброс радионуклидов в реку, насчитывается 1975 человек. Кем они стали, эти безвинные дети, сколько лет жизни им было отпущено несправедливой судьбой?
Кроме того, по документам, в 50-х годах из 19 населенных пунктов по Тече было переселено почти восемь тысяч человек. Еще одна нешуточная трагедия...
Надо сказать, что характер этой катастрофы и ее причины оставались засекреченными вплоть до 1995 года, но истинное число ее жертв остается неизвестным, увы, до настоящего времени.
Повторный удар
Однако не успели уральцы толком прийти в себя, зализать свои физические и душевые раны, пережив боль утрат и потрясений, как на их несчастные головы обрушилась очередная напасть.
29 сентября 1957 года на “Маяке” снова рвануло. Причиной аварии на сей раз стали грубые нарушения в системе охлаждения бетонной емкости объемом 300 кубометров, где хранились высокорадиоактивные отходы производства. Это повлекло за собой испарение воды, саморазогрев системы и как следствие — мощный взрыв. Порядка 70—80 тонн чудовищной “грязи” ушло в атмосферу.
Свидетели ЧП рассказывают, что свечение образовавшегося после “хлопка” радиоактивного облака, которое поднялось на высоту около пяти километров, было настолько сильным, что его наблюдали даже в Челябинске, приняв поначалу за редкое для здешних мест полярное сияние.
Об общих масштабах трагедии мы уже говорили: в зону восточно-уральского радиоактивного следа (ВУРС) попали жители четырех регионов. Руководство химкомбината оценивает общую численность облученного от двух аварий населения в 124 тысячи человек, в том числе 28 тысяч — в “значимых” дозах.
Так вот, в Свердловской области наибольшему загрязнению подверглись Каменский, Богдановичский и Камышловский районы. Основные дозы облучения населения, судя по всему, сформировались в первые два года после аварии.
Особенно досталось “на орехи” Каменску-Уральскому: 67 процентов превышения смертности в городе, по сравнению с так называемым контрольным районом, здесь обусловлено именно онкологическими заболеваниями. Зафиксировано сокращение общей продолжительности жизни. Многие озера в округе до сих пор стоят с “черными” метками: купаться и ловить рыбу запрещено!
Что касается двух других районов, меньше затронутых радиоактивной “тучей”, смертельных раковых “прибавок” в статистике вроде бы не обнаружено. Хотя и тут наблюдается повышенная фоновая заболеваемость детей и взрослых различными инфекциями, болезнями нервной системы, крови, органов дыхания, пищеварения, кожи...
Это при том, что около 70 процентов населения Среднего Урала и так проживает на территориях, где концентрации загрязняющих веществ давно превышают предельно допустимые величины. Об этом, в частности, заявила заместитель областного министра природных ресурсов Галина Пахальчак на одном из августовских (2005 г.) заседаний правительства Свердловской области. Наиболее же неблагополучная обстановка сейчас в Екатеринбурге, Нижнем Тагиле, Краснотурьинске, Каменске-Уральском, Верхней Салде и других промышленных городах Среднего Урала. По словам госпожи Пахальчак, это связано не только с выбросами промышленных предприятий, но и выхлопами автомобильного транспорта, удельный вес которых в общем объеме выбросов составляет от 17 до 88 процентов. Качество воды в большинстве водных объектов региона также не отвечает нормативным требованиям. Главная причина этого — несоблюдение режима хозяйственной деятельности в водоохранных зонах, вторичное загрязнение, вызванное накопившимися донными отложениями.
В Курганской области здорово пострадал Далматовский район. Беда усугубилась тем, что Зауралье — один из самых нищих, дотационных и вдобавок вододефицитных регионов России. А Теча, пересекающая добрую половину района, включая и сам райцентр, — его кормилица. Конечно, людям объявили: отныне купаться в Тече, брать воду для полива, стирать белье, ловить рыбу, поить скот категорически нельзя! Но так как причины аварии, возможные угрозы здоровью людей и природе были засекречены, а разъяснительной кампании толком не велось, народ на запреты попросту махнул рукой. Радиоактивное заражение подхватили тысячи здешних крестьян.
Было дело, прежние власти даже составляли списки потерпевших, отправляли их куда-то в центр для выплат компенсаций, для разработки программы реабилитации пострадавшего населения. Но деньги так и не пришли. Санаториев не построили. И новой, чистой реки в округе не появилось. Да и народ, порядком поднаторевший в житейских передрягах, привыкший полагаться только на свой ум и руки, уже давно не ждет милостей от “верхов”.
Но факт остается фактом: люди пережили здесь две атаки “Маяка”. А в Далматовском районе и так высок естественный радиационный фон: возле села Грязновского с середины 90-х по новой технологии добывают урановую руду, точнее — пульпу, которую затем отправляют для промышленной переработки на Малышевское рудоуправление, что на Среднем Урале. И специалисты не зря считают, что теченские дозы тут сопоставимы со средними нормами облучения для лиц, выживших после атомных бомбардировок Хиросимы и Нагасаки!
И все-таки основной удар “выброса-1957”, что вполне логично, приняла на себя Челябинская область. Жителей нескольких южноуральских деревень, попавших в опасную зону заражения, вскоре срочно переселили на новое место жительства. А их дома и имущество попали под безжалостный нож бульдозера. Река Теча, обставленная грозными предупредительными знаками, возле сел и деревень обзавелась еще и столбами с колючей проволокой! Но ведь загаженную воду “арестовать” невозможно, изолированных экосистем не существует!
“Из-за длительности срока полураспада радионуклидов вода в реке Теча продолжает содержать в 2—5 раз больше радиоактивных веществ, чем допускается по норме, а в донных отложениях концентрация их очень велика, — считает министр радиационной и экологической безопасности Челябинской области Геннадий Подтесов. — На сегодняшний день в нашем регионе официально признаны потерпевшими от деятельности “Маяка” более 23 тысяч человек. Однако на берегах “неблагополучной” реки в пределах области до сих пор располагаются четыре населенных пункта, в которых проживают около 9 тысяч человек. Увы, для их переселения нужно решение правительства России”.
До постройки в 1964 году комплекса, состоящего из заградительной плотины, серии водоемов, обводных каналов, и прекращения активного сброса в почти 400 миллионах кубометров воды Теченского каскада оказалось примерно 2,75 миллионов кюри. Хранилище радиоактивных отходов действует и по сей день. В реку ниже плотины идет сброс воды лишь из чистых, не имеющих связи с производством водоемов, и частично — хозяйственно-бытовых стоков Озерска, за которые с города регулярно взимаются экологические платежи. Значит, сейчас все в полном ажуре?
Вряд ли. “Неурегулированность экологической проблемы, связанной с работой озерского ПО “Маяк”, может привести к катастрофе, сопоставимой с чернобыльской, — отмечает глава Центра экологической политики член-корреспондент РАН Алексей Яблоков. — Здесь давным-давно существует зона экологического бедствия”.
Что ж, данные инструментального контроля бесстрастно свидетельствуют: в отдельных местах вокруг химкомбината предельно допустимое содержание радионуклидов сегодня уже в 10 раз превышает международные нормы. О чем это говорит? О том, что “грязь” из-за стен “объекта”, очевидно, по-прежнему просачивается на волю и творит свое черное дело...
Беда еще и в том, что Южный Урал — аномально-естественная зона по природной радиоактивности (это действительно так), около 30% природных поставщиков питьевой воды в области ежегодно “забраковывается” СЭС из-за превышения в них норматива альфа-излучения. Наиболее распространены радоновые радиоисточники. Это в малых дозах радон полезен. А при высоких он грозит развитием раковых заболеваний.
Так, ряд домов в деревне Верхняя Санарка вблизи города Пласта был построен непосредственно в зоне радиоактивного источника. Кроме того, жители трех поселков Чесменского района — Беловка, Баландино, Новоукраинка — также вынуждены употреблять воду, перенасыщенную радоном. Конечно, новые залежи питьевой воды в территориях уже обнаружены. Однако все они находятся далеко от населенных пунктов. А на создание соответствующей инфраструктуры требуются капитальные вложения. Поэтому сегодня жители, проживающие вблизи радоновых источников, пытаются обеззараживать воду самостоятельно, и руководство госсанэпиднадзора области предлагает разработать программу, направленную на снижение риска медицинского облучения радиацией.
Ведь это не шутка — радиации подвержено практически все население области старше 12 лет, то есть 1,8 млн пациентов! И хотя правительство Южного Урала в 2003—2004 годах на приобретение новой рентгеновской техники выделило из регионального бюджета 100 млн рублей, местный госсанэпиднадзор вынужден был констатировать, что парк оборудования остается сильно устаревшим, а его обслуживание весьма неэффективным. Да и что толку пить “нарзан”, коли печень безнадежно сдала...
Смерть в “мирных целях”
Надо сказать, что Уральскому региону и его ближайшим соседям вообще не везет. Со времен горнозаводской империи Демидовых, не говоря уж о царской России и Советском Союзе, дивный уголок страны превратился в какой-то промышленно-испытательный полигон. В своеобразную помойку. А это, извините за ругательство, уже государственный волюнтаризм. В чистом виде. Не верите?
В конце 40-х годов, когда в СССР в ударном порядке реализовывалась программа создания атомной бомбы, работы велись по двум направлениям — урановому и ториевому, поскольку даже ученым было не до конца понятно, что получится быстрее. И тогда по приказу куратора “атомного проекта” Лаврентия Берии в Северной Корее был закуплен монацитовый концентрат — радиоактивное вещество, содержащий уран и торий. Пока эшелон с опасным грузом двигался с Дальнего Востока, стало ясно, что накопленного урана для создания первого “изделия” вроде бы должно хватить. Но враз ставший ненужным монацит, а это 82 тонны, на всякий случай решили сохранить неподалеку от Челябинска-40, в Красноуфимском районе Свердловской области.
Специально подготовленных хранилищ тут, естественно, не было. Поэтому “тяжелый песок”, упакованный в обыкновенные деревянные ящики и трехслойные бумажные мешки, спешно выгрузили практически в чистое поле, в приспособленные для этих целей зерновые и продовольственные склады. Там эта зараза и лежит до сих пор!
Сначала объект носил гриф повышенной секретности, его тщательно охраняли. Никто толком не знал, что творится за колючей проволокой. Но сегодня местные жители, естественно, уже не в восторге от такого соседа. За 60 лет хранилища превратились в рухлядь. С некоторых бараков сорвало крыши. Забор вот-вот упадет. Многие мешки прогнили, ящики развалились.
Жители деревень Чувашково и Колмаково к ситуации привыкли, да и куда убежишь — дома и хозяйство не бросишь! Многие их сородичи ушли на тот свет явно раньше отведенного срока. А еще живущие жалуются на постоянные головные боли, ломоту в суставах, кто-то нажил белокровие. Вспоминают, что лошади, на которых перевозили неведомый груз со станции Зюрзя, вскоре облысели и сдохли. Да и сейчас нет-нет да и поползут по окрестностям байки-слухи один страшнее другого: то, мол, теленок двухголовый родился, то овца с пятью ногами, то домашний кот стал неимоверных размеров. Местное молоко на городском рынке, слышал, продать почти невозможно: как узнают, откуда “родом”, шарахаются, словно от чумы.
А вот этот факт достоверен на сто процентов: концентрат испаряется, и над “объектом” постоянно висит газ торон, который толком никем не изучен, но с завидной регулярностью разносится ветром и оседает на посевах, посадках, попадает в землю и воду. Остается и угроза глобального заражения почвы через прогнившие складские полы. Радиационный фон в округе, утверждают здешние руководители, в пределах нормы — 18—20 микрорентген в час, хотя есть участки, где счетчик просто “зашкаливает”!
Резонный вопрос: а что все эти годы делали власти, куда смотрели? Неужто и сейчас им это “по барабану”? Отчего же. Один из руководителей министерства природных ресурсов Свердловской области, Галина Пахальчак, как-то заявила, что правительством принято решение укрыть “тяжелый песок” специальным саркофагом — стальными листами, обнести склады не деревянным, а бетонным забором, на что уже выделено 25 миллионов рублей, в 2006 году поступит еще 75. И проблемы не будет.
Ой ли? Заместитель главы города Красноуфимска Юрий Сафронов не согласен: ведь и областные власти, и мониторинговые службы обращают внимание только на один компонент — состояние воздуха. А более серьезная проблема — почва. Склады находятся в опасной близости от реки Уфы. Более того — на болотах, которые, как известно, являются природным аккумулятором. Так что попади вредные вещества в подземные водные горизонты, проследить их дальнейший путь нетрудно: Уфа — Белая — Кама — Волга —Каспийское море...
Но и это еще “цветочки”! А если грянет нередкий на Урале вихрь или тем паче мощный ураган? Крыши со складов снесет в минуту, и отрава будет щедро развеяна на сотни километров вокруг. Вот вам и второй Чернобыль.
Пишу, а у самого мурашки по коже, ей-Богу...
Впрочем, волосы шевелятся и от знакомства со свидетельствами о “самых бесчеловечных учениях”, прошедших на Тоцком военном полигоне 14 сентября 1954 года.
В этот день советская атомная бомба мощностью 20 килотонн (по другим данным — 40), сброшенная с самолета на парашюте, взорвалась на высоте 350 метров от поверхности земли. Ядерный апокалипсис выглядел так: ослепительная, ярче солнца, вспышка, черно-зловещий ядерный гриб, гудящее багровое пламя... Вскоре радиоактивное облако поднялось на высоту 14—15 км. И уже через два с половиной часа 45 тысяч солдат и офицеров ринулись в учебный бой едва ли не в эпицентр взрыва. Танки и самоходная артиллерия двигались по уже зараженной, изменившейся до неузнаваемости местности. Серебристые самолеты, пролетая через ножку “гриба”, отбомбившись по целям, возвращались на базовые аэродромы черными от атомной копоти...
А после учений боевую технику даже не дезактивировали. Солдаты, отправленные в запас сразу после взрыва и пребывания на Тоцком полигоне, говорят, уезжали в том же, полном радиоактивных частиц обмундировании. Никакого медицинского освидетельствования они не проходили, как и не имели никакого представления о полученных дозах облучения.
Исследования здоровья ветеранов тоцких войсковых учений было проведено лишь в 1992—1996 гг. Были изучены медицинские документы у 2106 участников. Треть из них к тому времени стали инвалидами. Многие страдали болезными крови, сердечно-сосудистой системы, органов пищеварения, злокачественными образованиями.
Тогда же было обследовано и население в зоне влияния взрыва. Его радиоактивный след протянулся на 210 км и накрыл собой несколько районов Оренбургской области (особенно не повезло Сорочинскому району). Выяснилось, что спустя 40 лет здесь резко возросла общая заболеваемость, рождаемость снизилась в 2,7 раза, смертность возросла в 1,8 раза, в том числе от новообразований — в 2,3 раза. Отмечено, что самое большое количество детей, погибших от рака, приходится на первое десятилетие после Тоцкого взрыва.
И не мудрено: в 1954 году часть жителей из зараженных мест, конечно же, вывезли, но так как никакой информации о загрязнении территории, опасности проживания на ней они опять-таки не имели, то, естественно, вскоре вернулись на родину. О каком-либо медосвидетельствовании в ту пору не велось и речи!
А вся правда об учениях — “тайна велика сия есть”. Их результаты — в засекреченных архивах, наглухо закрыты и составляют важную государственную тайну...
Как и то, что в 70—80-х годах прошлого столетия здесь вовсю гремели так называемые технологические ядерные взрывы — аж 11. С их помощью доморощенные новаторы “возводили” тогда подземные газовые хранилища. Зачем? Потому что в те годы Оренбургское газовое месторождение являлось главным поставщиком “голубого топлива” в Восточную Европу. А теперь представьте, какой газ после “мирного строительства” в здешних степях шел затем через трубопровод “Союз” в Болгарию, Польшу и ГДР?
Подобный кошмар, кстати, в те же годы пережило и население нынешнего Пермского края. На современной карте этого региона севернее Чусовского озера есть крохотное, едва различимое голубое пятнышко. К нему и от него во все стороны тянутся змейки речек и ручьев. Но это искусственный водоем. Его длина 750 метров, ширина — 350, название — “Тайга”. Как вы уже догадались, это еще одно напоминание о некогда сверхсекретном объекте. Под прикрытием кодового названия здесь, на границе с Республикой Коми, 34 года назад втихаря от своего народа атомщики приступили к задуманной советской властью переброске части стока северных и уральских рек на юг — в Волгу и Каспийское море. И чтобы прорыть безумный, явно нерентабельный канал, создать Митрофановское, Комсомольское и Фадинское водохранилища, сеть насосных станций на водоразделе Печоры и Камы, предполагалось рвануть до 250 ядерных зарядов!
Первый взрыв прогремел 23 марта 1971 года. Три ядерных заряда мощностью 15 килотонн каждый были заложены в скважины глубиной около 120 метров на расстоянии 160—170 метров друг от друга. Этому этапу работ придавалось очень важное значение. Взрыв считался особенным, экскавационным — для создания начального русла будущего канала. При этом планировался и обсчитывался выброс в атмосферу 1 процента радиоактивных продуктов. Еще около 10 процентов радионуклидов должно было остаться на земной поверхности. Важным условием “чистоты” эксперимента называлось “удержание радиоактивного облака в течение десяти дней над территорией Советского Союза”?!
Цель была достигнута — облако за пределы страны не ушло. И всю радиоактивную грязь тогдашние правители государства сохранили своему народу. Очевидцы вспоминают: громыхнуло так, что в поселках Искор и Головном в 20—70 км по прямой от эпицентра в домах задрожала посуда, а люди, выскочив на улицы, увидели на севере “поднимающееся к небу грибообразное облако, совсем как на плакатах по гражданской обороне”. Господи, лучше бы уж жители сидели в избах! Они даже не ведали, какой адский джин был выпущен на волю на их глазах. Пострадавших не то что не удосужились отселить, даже толковой информации о состоянии окружающей среды никакой не дали. И они вели прежний образ жизни, вбирая в себя продукты радиации. Что с ними после этого случилось, уже никого не интересовало...
И такими вот “грибами” поворотчики рек намеревались вздыбить уральскую землю на протяжении 65 км (из общей длины канала в 112,5 километра), самых высоких в Печорско-Камском горном водоразделе. Вплоть до марта 1976 года специалисты и ученые из Москвы, Челябинска-70 и других “закрытых” городов страны оставались на объекте “Тайга”. Для нового эксперимента было приготовлено три 40-килотонных (!) ядерных заряда (шесть Хиросим). Оставалось лишь установить фугасы в подготовленных скважинах. Но подвела погода. Из-за риска “упустить” радиацию за территорию страны Москва неожиданно дала отбой.
Экспериментаторы (более 800 человек) и военные, выполнив приказ и побросав бронированные колодцы боевых скважин, железный хлам, обрывки кабелей, убрались восвояси. А что в остатке? Расчетного канала не получилось. Радиационное загрязнение превысило плановые показатели. Даже спустя десятилетия, в отдельных местах возле радиоактивной “лужи” уровень гамма-излучений был равен 1400 микрорентген в час — в сто раз выше естественного фона! По прогнозам специалистов ВНИПИпромтехнологии тех лет, уровни радиации в наиболее опасных сегодня точках приблизятся к нормальным, фоновым только к 2100 году.
Дно искусственного ядерного водоема среди прочей “грязи” до сих пор усеяно безобидными на вид, спекшимися шариками светло-бежевого цвета — кобальтом-60. Это гиблое место ученые называют даже “неконтролируемым месторождением радиоактивных отходов”.
Хорошо “наследило” и облако. Пермская СЭС не устает предупреждать: заготовку строительного леса в северной части Чердынского, Красновишерского и Кизеловского районов разрешается вести только после исследования древесины на содержание радиоактивных веществ. Употреблять в пищу рыбу опасно. Местной ягодой баловаться тоже нельзя — в ее тканях на гребне навала присутствует тритий.
Впрочем, что там озеро, лес, рыбка, ягоды-грибочки! На людей ведь махнули рукой. А что? Народу, мол, в зоне — с гулькин нос, никакие затраты на изучение радиационной обстановки, реабилитацию не окупятся. Захотят — выживут! А это нелегко. Население округи, что установлено официально, подкосила эпидемия раковых заболеваний. На дне же “озера”, несостоявшегося канала, в глубине его брустверов по сию пору продолжает жить немая и незаметная смерть. Только пошевели...
Об этих безнравственных, авантюрных опытах над людьми, родной природой, страной кое-что стало известно лишь в середине 90-х годов ХХ века. Но дело еще и в том, что в той же Пермской области на Осинском и Гежском месторождениях нефти, по свидетельству известного уральского эколога академика РАН Владимира Большакова, прозвучало еще десять подземных ядерных взрывов! Причем последние — в апреле 1987 года, то есть уже при прямом потворстве автора перестроечной “оттепели” и строительства “социализма с человече
